VI Всемирный фестиваль молодежи и студентов был знаковым событием для диалога между СССР и западными странами. Летом 1957 года в Москву приехали гости со всего мира, в том числе делегация итальянских интеллектуалов. Среди них был Пьер Паоло Пазолини, коммунист и человек, на чье мировоззрение с детства влияла русская культура. Пазолини был поражен жизненным укладом советского общества и укрепился в своей преданности коммунизму. В СССР он стал автором, которого любят и переводят на русский язык, однако с конца 60-х отношение к нему поменялось и на поэта обрушились с критикой. Несмотря на этот поворот, он продолжал восхищаться страной, «победившей классовый строй», и верить в советскую социальную модель. Подробный рассказ об отношениях Пьера Паоло Пазолини с Россией подготовила переводчик, филолог, автор книги «Россия в поэзии Пьера Паоло Пазолини» Франческа Тускано.
Автор Франческа Тускано
Мой рассказ будет выстроен хронологически. И надеюсь, что слушатели простят мне это. Дело в том, что присутствие Пазолини в России в качестве художника и интеллектуала так продолжительно и значимо, что необходимо следовать определенным маршрутом. В противном случае есть риск заблудиться. Начало маршрута имеет точное хронологическое и топографическое измерение — Москва, июль 1957 года. Пазолини участвует в VI Всемирном фестивале молодежи и студентов. «Вие Нуове» («Vie nuove»), журнал, издаваемый Итальянской коммунистической партией, с которым он сотрудничает, направляет его в качестве корреспондента в советскую столицу.
Поэт наконец-то может познакомиться с родиной Достоевского, который наряду с Шекспиром был автором, повлиявшим с юных лет на формирование Пазолини как личности и как писателя. Так он открывает для себя невероятно знакомый мир, парадоксальным образом похожий на Фриули его молодости и на народный Рим, в котором он жил.
По возвращении он выпускает репортаж, озаглавленный «Сельский праздник для тридцати тысяч» (Festa di paese per trentamila): фестиваль насчитывал 34.000 участников из 134 стран. Пазолини пишет: «Приехать в Москву впервые […] это крайне упоительно. Под вечер, когда освещение струится рекой, нет ощущения, что это заграничный город. Складывается впечатление, что ты всегда находился здесь. Представьте себе окраины Милана или еще лучше окраины Турина, естественно несколько бòльших размеров (но не так, чтобы очень), с их поэтическим цветным беспорядком. Москва — это необъятная Гарбателла1: смешение либерти и стилей двадцатого века, с огромными стенами и решетчатыми окнами. Очень часто, однако, все это в низких одноэтажных или двухэтажных небольших зданиях, какие можно повстречать в маленьких провинциальных городах на севере Италии: Виченце, Тревизо или Удине. В этом городском пейзаже, необъятном и знакомом, изредка проплывают небоскребы — эти «безобразные» здания, не приглянувшиеся Хрущеву. Но они не кажутся отталкивающими. Наоборот, они скорее вызывают симпатию. Они трогательны, как любая попытка простого стать великим».
Москва кажется Пазолини городом, населенным крестьянами. По воскресеньям женщины и старики рассаживаются рядком на старых скамейках перед входом в дом, на головах у женщин платки, руки сложены на животе, все это похоже на городок Казарса в области Фриули. «Я счастлив, что смог познакомиться с этими людьми», — пишет Пазолини.
Журналист Альдо Бискарди2, также направленный в качестве корреспондента в Москву, вспоминал, что Пазолини просил свою переводчицу Валю сопровождать его во время визитов в частные дома и прогулок по городским окраинам. Бискальди тоже бывал с ними. Однажды вечером Валя привезла его к реке в одном из отдалённых районов столицы. Поэт захотел искупаться и был «на удивление счастлив». Он встретил одного “парнишку”, и его счастье переросло в волнение. Бискальди пишет: «Нашему возвращению предшествовал еще один радостный порыв Пазолини. Он быстро вышел из автомобиля и прижал к себе худосочного белокурого паренька восьми или девяти лет отроду, который играл с каким-то сельскохозяйственным инструментом неподалеку от своего деревянного жилища на белой дороге, ведущей в Ленинград».
Для Пазолини это была необыкновенная встреча. Оказывается, едва покинув пределы такого огромного города как Москва, можно повстречать и обнять таких же скромных и славных ребятишек, учителем которых он был во время войны во Фриули, в школе, основанной им вместе с матерью. Может быть, в постсталинском Советском Союзе действительно была возможность (уникальная, в своем роде) построить общество, ориентированное на прогресс, но с сохранением красоты древнего крестьянского уклада? Являлась ли та радость жизни, которую Пазолини разглядел в молодых людях, посещающих Красную площадь по ночам, признаком будущего более гуманного общества?
В заключение своего репортажа Пазолини пишет:
«Самое красивое, что есть в Москве, — это Красная площадь ночью. Под стенами Кремля, раскинувшегося широко и легко со своими восточными куполами и маковками восемнадцатого века, устремленными в огромный небосвод над городом, собираются по неведомому сговору тысячи и тысячи молодых людей, несметная толпа (но, кажется, это дань традиции). Однако воздух пропитан сельским духом: кажется, что ты на деревенском празднике среди крестьян. Там ничего нет, даже киосков, ничего. Только эта несметная толпа молодых парней и девушек. Какая-то доселе невиданная мною веселость будоражит этих молодых людей, заставляет смеяться, шутить. Они одеты как крестьяне по воскресеньям: и даже, может быть, победнее и попроще. Они бродят группами, охочие до развлечений и готовые узнать что-то новое. Они окружают иностранцев и ведут с ними бесконечные беседы. Играют в игры, популярные у ребятни на маленьких сельских площадях, так же, как и много лет назад в них играли крестьянские дети. Эта впечатляющая, необъятная картина делится на множество трогательных фрагментов, полных смыслов, которые нам не понять и не представить».
⏤
По возвращении из Москвы, в период с 1957 по 1959 гг., Пазолини пишет поэтический цикл «Религия моего времени» и посвящает в нем целый раздел советским юношам и девушкам, с которыми познакомился в Москве. Пазолини становится неотъемлемой частью компании итальянских интеллектуалов, близких к обществу «Италия-СССР». Он завсегдатай конференций, организуемых в Италии советскими и итальянскими авторами. Его имя все чаще фигурирует в советских журналах, связанных с кино и литературой. В 1962 году на страницах журнала «Иностранная литература» впервые опубликован перевод на русский язык стихотворения Пазолини «Интеллектуальная баллада Герману Титову», он посвятил его молодому космонавту, который год спустя появится в фильме «Ярость».
С этого момента и до конца шестидесятых произведения Пазолини будут переводиться на русский язык. В 1963 году в интервью Мино Моничелли для журнала «Л'Еуропэо» («L’Europeo»), обсуждая вопрос о «несвободе культурного выражения в России», Пазолини говорит:
«В Гарбателле, в “дискуссии” по поводу свободы выражения, цензуры, и так далее и так далее, собравшимся рабочим я рассказал следующий сон. Я написал поэму (которая казалась мне, как должно быть во сне, волшебным образом наполнена смыслами, богата выразительностью, совершенна) на пергаменте или другом ценном материале… И вот я обнаруживаю себя беспомощным в своей кровати, скованным крепкими цепями; я слышу какую-то речь в комнате, речь надоедливую, занудливую, которая когда-то была знакома мне, но теперь я ее не помнил. Это были три мыши, которые грызли, шурша, мои бумаги. Я пытался объясниться на своем языке, объяснить значение моей поэмы. Ничего. Я был скован. И в наших языках слова имели разные смыслы: отсутствовала возможность коммуникации. Утром я поднялся и увидел, что мой текст ужасным образом истерт, он превратился в ветошь. [...] А теперь, что касается Хрущева, я хотел бы продолжить в аллегорической манере. Вот мой сон. Я написал поэму (которая казалась мне, как должно быть во сне, и так далее и так далее): эта поэма, так же, как и в предыдущем сне, рассказывала о жизни некой породы людей, которых официальный мир не хочет признавать, с которыми не желает иметь дело. Я дрожал, боялся, что меня посадят в тюрьму… А вот и нет! Президент республики дал свое высочайшее молчаливое согласие, и глава правительства, он же лидер правящей партии, подготовился и в каком-то красивом официальном зале в Риме или в Милане произнес пятидесятистраничную речь об эстетических и поэтических проблемах, затронутых в моей поэме – осудив их, правда, но с точки зрения литературной полемики. Сразу же после этого 20 или 30 миллионов итальянцев вместо того, чтобы заняться телевикторинами, принялись читать эстетические, поэтические, литературные тексты, проглатывая в огромных количествах статьи о литературе, собираясь в кружки на улицах и в барах, слушая, как поэты декламируют свои стихи. В Италии, понимаете? А я боялся, что меня посадят в тюрьму! Примечание: я абсолютно уверен, что сталинские времена никогда не вернутся».
⏤
Этим заявлением Пазолини хотел сказать, что в постсталинском СССР роль интеллектуала, даже инакомыслящего, была центральной. Власть и интеллигенция говорили на одном языке, понятном остальному обществу. В Италии времен экономического бума все было иначе: у интеллектуалов не было надежды на общение ни с властью, ни с обществом.
Конечно, сталинские времена больше не вернулись, но уже наступали времена брежневского застоя. В 1966 году Пазолини открыто выступает (вместе с другими левыми итальянскими интеллектуалами — Арбазино, Фортини, Эльзой Моранте, Моравия, Пьовене, Серени, Силоне, Кальвино) против приговора писателям Андрею Синявскому и Юлию Даниэлю. В феврале того же года Пазолини приглашают в Москву для участия в «Неделе итальянского кино», где был представлен его фильм «Евангелие от Матфея»; он принимает решение не участвовать в круглом столе итальянских и советских кинематографистов. Отношения между Пазолини и «официальными» представителями советской интеллигенции дают непоправимую трещину. Его марксистские убеждения, идущие вразрез с линией Итальянской коммунистической партии, еще больше усугубляют этот раскол.
Геннадий Трифонов, специалист по Пазолини, писал, что «к концу шестидесятых […] в Минкульте СССР сообразили, что Пазолини такой же коммунист, как Л.И. Брежнев — Папа Римский. […]. Показ фильмов Пазолини накрылся и все пленки в опечатанных железных банках сгруппировались на полках архивов госбезопасности.» («Пьер Паоло Пазолини. Сегодня я должен был больше не быть»).
Пазолини больше не переводят. В 1968 и 1975 гг. на страницах «Иностранной литературы», журнала, который вплоть до середины шестидесятых внимательно и с восхищением следил за творчеством Пазолини, появляются две статьи (Цецилии Кин и Георгия и Аглаи Богемских), где они жестко критикуют политические взгляды Пазолини. Кин обвиняет поэта в том, что он не знает или преуменьшает роль ленинского учения, высмеивает его гражданскую позицию, отрицает значение Пазолини в итальянской политической жизни.
За несколько месяцев до убийства Пазолини Георгий и Аглая Богемские обрушиваются с критикой на поэта за его высказывания по поводу мирового прогресса, за которые в Италии его уже осудили как левые, так и правые. Авторы статьи используют те же обвинения, что были выдвинуты против него на родине, осуждая позицию Пазолини в отношении антропологического геноцида, порожденного экономическим бумом шестидесятых. Они сильно преувеличивают предполагаемую симпатию поэта к фашистской Италии, поверхностно интерпретируя ностальгию Пазолини по миру до эпохи потребления и трактуя ее как свидетельство его консервативной и профашистской позиции. Авторы статьи, люди из Советского Союза, в конечном счете, нападают на Пазолини при помощи тех же аргументов и с таким же пылом, что и интеллектуалы из Итальянской коммунистической партии.
Несмотря на это, в 1974 году Пазолини еще продолжает верить в советскую социальную модель:
«То, что больше всего поражает, это единообразие толпы в любом городе Советского Союза, в каком бы месте ты ни прогуливался [...] “Знаковая система” языка жестов и тела в русском городе одинакова: абсолютно идентична в любом из них. Каково первое предположение, приходящее в голову о природе этого языка физических жестов? Оно таково: “Здесь больше не существует классовых различий”. И это действительно потрясающе. Несмотря на все ошибки и путаницу, на все политические преступления и сталинский геноцид [...], тот факт, что народ победил в 17-м году, один раз и навсегда, в борьбе против классового неравенства и добился равенства для всех граждан, все это вызывает глубокое и восторженное чувство радости и веры в человека. Народ добился наивысшей свободы. Никто не дарил ее народу, он ее завоевал. И сегодня, прогуливаясь по городам Западной Европы — в первую очередь я говорю об Италии — тоже поражаешься единообразию толпы [...]. А значит, можно сказать, что, как и для русской толпы, для европейцев система физиогномических знаков безальтернативна, абсолютно идентична для всех. Но если в России это явление воспринимается cтоль положительно, что вызывает воодушевление, на Западе, наоборот, это выглядит чем-то негативным и повергает душу в состояние, граничащее с полным отвращением и отчаянием. Основное предположение о природе этого языка жестов таково: “Власть решила, что все мы одинаковы”» (11 июля 1974 г. Дополнения к черновикам записок об антропологической революции в Италии, в сборнике «Корсарские записки»).
⏤
В предисловии к переводу стихотворения Евгения Евтушенко «Карликовые березы» Пазолини, который в тот момент работал над романом «Нефть» и вынашивал идею фильма «Салò», пишет, что российская молодежь более счастлива в сравнении с ее западноевропейскими сверстниками: «Они будут счастливыми сыновьями. Короткая и жестокая пора потребления пройдет мимо них, так же, как и пора, когда Революция и Власть были сплетены воедино […] Через 20 лет в СССР будет стоить жить».
В ноябре 1975 года «Иностранная литература» проигнорирует новость об убийстве Пазолини. Вспоминает Г. Трифонов:
«В Советском Союзе, где фильмы Пазолини “давали”, как колбасу в Елисеевском, с “черного входа” на закрытых просмотрах в Доме кино, смерть католического коммуниста и, как теперь говорят, “открытого гея” осталась незамеченной. Так, что-то невнятное буркнул в паре абзацев журнал «Искусство кино». И все». («Пьер Паоло Пазолини. Сегодня я должен был больше не быть»).
⏤
В 1984 году Пазолини вновь переводят (публикуется новая антология его текстов), а пять лет спустя появляется книга «Пьер Паоло Пазолини. Миф и сакральность техники», при поддержке Итальянского Института культуры. Но вплоть до девяностых он остается автором, с которым лучше не иметь дела. Кинокритик Андрей Плахов говорит:
«Помню, я обратился в компетентные органы с просьбой посмотреть некоторые фильмы Пазолини, так как мне это было необходимо для монографии, над которой я работал. Ответ был леденящим душу. Мне было сказано, что всего лишь только просьба о просмотре такого фильма как «Салò, или 120 дней Содома», может вызвать подозрения КГБ. И это при том, что мы были накануне перестройки» («Голос России», 13 февраля 2009).
⏤
В постсоветской России Пазолини вновь переводят, изучают, признают как одного из наиболее видных интеллектуалов современной литературы. В 2000 году публикуют «Теорему», самый полный сборник произведений Пазолини на русском языке. За этим следует целая серия публикаций театральных текстов, стихов, эссеистики, прозы и, наконец, в 2015 году впервые частично опубликован перевод «Нефти», последнего крупного произведения Пазолини, оставшегося незавершенным. Большой отрывок романа перевел и представил Владимир Лукьянчук на страницах «Митиного журнала».
К именам крупных специалистов, таких, как Вячеслав В. Иванов, который писал о Пазолини в шестидесятых, теперь можно добавить теоретика кино Олега Аронсона и трех российских писателей: Евгения Евтушенко, Эдуарда Лимонова, Кирилла Медведева. В 1990 году Евгений Евтушенко (который оставался другом Пазолини и во времена официальных гонений на писателя в СССР) пишет о «Евангелии от Матфея» в книге «Политика — привилегия всех», вспоминая о том, что режиссер-поэт поначалу обратился к нему с предложением сыграть роль Христа. В 2003 году Эдуард Лимонов помещает Пазолини в пантеон непререкаемых авторитетов ХХ века и посвящает ему сборник. В 2007 году Кирилл Медведев пишет о политических взглядах Пазолини, представляя свои переводы эссе и стихов писателя, которые в свое время вызвали скандал в левых итальянских и советских кругах, как, например, «Компартия — молодежи!»
В каждой научной работе, в каждой статье, посвященной Пазолини, ясно ощущается сила притягательности, с которой воздействовал на российскую интеллигенцию этот парадоксальный и противоречивый автор (это наиболее распространенные характеристики, данные Пазолини российской критикой), вместе с тем очень близкий российскому восприятию роли интеллектуала. Гражданская позиция, которой он остался верен всю жизнь, его тяга к Прошлому («тема Истории», как пишет Аронсон), научный подход к языку и речи, трудные отношения с христианской верой, размышления на темы смерти и жертвенности — именно эти аспекты выделяли в творчестве Пазолини русские интеллектуалы, находя в них схожесть с темами великих русских писателей. С другой стороны, это именно то, что привлекало Пазолини в русской культуре и литературе: в Достоевском, Толстом, Гоголе, Мандельштаме, Маяковском, Ахматовой.
Алексей Ткаченко-Гастев, один из видных переводчиков поэзии Пазолини, написал:
«Думается, что некоторые параллели в истории Италии и России (период тоталитаризма в середине XX века, энтузиазм нескольких поколений по отношению к социалистическим идеям и полное разочарование в них в последние десятилетия века, а также необычное для стран протестантского менталитета сосуществование в умах людей религии и социализма) делает многие стихи Пазолини близкими для русского читателя, а в отдельных из них он, быть может, как в зеркале, разглядит себя и окружающую его жизнь».
⏤
Пазолини — самый русский из всех итальянских писателей. Потому что вслед за классиками русской литературы он выполняет не только эстетическую задачу, но и политическую миссию, предлагая современникам свое прочтение действительности и истории. Этой миссии, особенной и очень важной для русской культуры, Пьер Паоло Пазолини, едва ли не единственный в Италии, следовал в своих работах. Наверное, именно поэтому в России он был так любим и вместе с тем нещадно критикуем.
-
1 Garbatella – район, который находится в юго-восточной части Рима.
2 Альдо Бискарди (1930-2017), известный спортивный журналист и телеведущий.